ДОКер замечателен тем, что он уделяет пропорциональное внимание как проблемам личности во всём их многообразии, так и темам глобальным, универсальным, остроактуальным. Социальная документалистика на кинофоруме фокусируется на истории целых регионов, целых народов. Вряд ли каждый кинозритель разбирается, в чем причины злоключений мусульман-рохинджа, вынужденных бежать из бирманской провинции Ракхайн, но все знают, что сегодня рохинджа - один из самых несчастных и гонимых народов, в начале 21-го столетия познавший ужасы геноцида и изгнания.
Судьба рохинджа привлекает неравнодушных со всего мира, и режиссёры поэтического эссе на трагическую тему «Скитания. История рохинджа» Мелани Каррьер и Оливье Хиггинс - не профессиональные кинематографисты, а семейная пара биологов из канадского Квебека, считающих своим гражданским долгом привлекать общественное внимание к человеческим страданиям. Несколько лет назад они увидели пронзительные фотографии беженцев-рохинджа, сделанные фотодокументалистом Рене Филиппом, собрали деньги на съёмки краудфандингом и поехали в Бангладеш, ставший временным пристанищем для целиком перемещённого народа.
Кутупалонг — крупнейший лагерь беженцев не только в Юго-Восточной Азии, но и во всём мире: сейчас там обитает почти 600 тысяч человек. Каррьер и Хиггинс приехали в лагерь не просто снимать кино, но и оказывать посильную помощь - организовывать сбор гуманитарки, да и просто пытаться облегчать жизнь людям, попавшим в экстремальные условия. Они не появляются в кадре, не берут интервью, не изображают сострадание, а проживают с обитателями Кутупалонга дни, наполненные трудностями и заботами. Правда, люди сами, без особых просьб, завидя камеру, стремятся рассказать о пережитом, поделиться страшными воспоминаниями, разделить с кем-то своё посттравматическое расстройство. Освоиться в лагере, стать своими для населяющих его людей, организовать съёмку режиссёрам помогает проводник (или, как сейчас говорят, фиксер) Калам, без посторонней помощи по лагерю передвигаться трудно, можно просто заблудиться - снятый с дрона Кутупалонг похож на гигантский муравейник, песчаные холмы, по которым один на другой лепятся домики, снимали и снизу, и сверху, а во время размывающих лагерь ливней оператора тоже смывало и уносило бурлящим потоком грязи и глины.
Поразительный контраст создают мирный, спокойный и даже иногда жизнерадостный видеоряд - люди хлопочут по хозяйству, готовят еду, творят намаз, ухаживают за скотиной, дети учатся в убогой, но школе, ватага визжащих мальчишек месит непролазную грязь, гоняя футбольный мяч по смытой тропическим ливнем улице, - и закадровые голоса, с леденящим душу спокойствием рассказывающие о массовой резне, устроенной бирманскими военными, о жестоких убийствах, о ребёнке со вспоротым животом, о сожжённой с вертолётов деревне, о расстрелянных в ходе облавы из гранатомётов родителях, о страшной вони от рисовых полей, усеянных разлагающимися трупами, о не отпускающих ночных кошмарах. Семья, в которой в мальчика стреляли солдаты, 12 дней бежала через лес и через реку, мальчик на всю жизнь инвалид. Девочка с отрезанными руками пытается приободрить оператора, которому дурно - читает ему стихи. Явный референс к жуткой кинодилогии Джошуа Оппенхаймера о геноциде в Индонезии, только там слово получили в основном палачи, рассказывавшие о своих «подвигах» как о чём-то обыденном, здесь же говорят жертвы. Камера оператора выхватывает разрисованные листы бумаги - в лагерной школе проходил конкурс детского рисунка. Дети рисуют кровь, огонь, военных, погони, убийства.
Не обойдены вниманием канадских документалистов и гуманитарные организации - показана раздача продовольственной помощи, риса и бобов в мешках с надписью USAID World Food Programme, но гораздо больше оптимизма вселяют сцены коллективного труда, групповых занятий английским, бытовые сцены, раскрывающие роль человеческого общения и совместного переживания невзгод.
«Даже имя Родины - размытое пятно, - говорят рохинджа. - Одни говорят «Бирма», другие - «Мьянма». Да и кто мы теперь?...» - люди без прав, без паспортов, без гражданства, без Родины. Проблема самоидентификации - одна из наиважнейших для рохинджа на ближайшие десятки лет. Оператор фиксирует лица крупным планом - внешне рохинджа больше всего почему-то похожи на цыган, и танцы их поразительно напоминают цыганские, - да и язык у них индоевропейский, таковы причуды этногенеза.
Самые впечатляющие кадры - длинная, бесконечная вереница нагруженных скарбом людей, бредущих через реку, точь-в-точь библейский исход в другой точке земного шара.
Изобилующий закадровой поэзией, притчами, легендами, воспоминаниями, док у канадцев Каррьер и Хиггинс получается слегка импрессионистским, но для авторов явно важнее не душераздирающая фактология, а коллективное сознательное и бессознательное, ощущение и самоощущение, общее дыхание человеческого муравейника, возникшего в ходе трагических событий современной истории. Режиссёры вернулись в Канаду, но связей с Кутупалонгом не прервали - теперь лагерь часть и их жизни тоже.
Кутупалонг — крупнейший лагерь беженцев не только в Юго-Восточной Азии, но и во всём мире: сейчас там обитает почти 600 тысяч человек. Каррьер и Хиггинс приехали в лагерь не просто снимать кино, но и оказывать посильную помощь - организовывать сбор гуманитарки, да и просто пытаться облегчать жизнь людям, попавшим в экстремальные условия. Они не появляются в кадре, не берут интервью, не изображают сострадание, а проживают с обитателями Кутупалонга дни, наполненные трудностями и заботами. Правда, люди сами, без особых просьб, завидя камеру, стремятся рассказать о пережитом, поделиться страшными воспоминаниями, разделить с кем-то своё посттравматическое расстройство. Освоиться в лагере, стать своими для населяющих его людей, организовать съёмку режиссёрам помогает проводник (или, как сейчас говорят, фиксер) Калам, без посторонней помощи по лагерю передвигаться трудно, можно просто заблудиться - снятый с дрона Кутупалонг похож на гигантский муравейник, песчаные холмы, по которым один на другой лепятся домики, снимали и снизу, и сверху, а во время размывающих лагерь ливней оператора тоже смывало и уносило бурлящим потоком грязи и глины.
Поразительный контраст создают мирный, спокойный и даже иногда жизнерадостный видеоряд - люди хлопочут по хозяйству, готовят еду, творят намаз, ухаживают за скотиной, дети учатся в убогой, но школе, ватага визжащих мальчишек месит непролазную грязь, гоняя футбольный мяч по смытой тропическим ливнем улице, - и закадровые голоса, с леденящим душу спокойствием рассказывающие о массовой резне, устроенной бирманскими военными, о жестоких убийствах, о ребёнке со вспоротым животом, о сожжённой с вертолётов деревне, о расстрелянных в ходе облавы из гранатомётов родителях, о страшной вони от рисовых полей, усеянных разлагающимися трупами, о не отпускающих ночных кошмарах. Семья, в которой в мальчика стреляли солдаты, 12 дней бежала через лес и через реку, мальчик на всю жизнь инвалид. Девочка с отрезанными руками пытается приободрить оператора, которому дурно - читает ему стихи. Явный референс к жуткой кинодилогии Джошуа Оппенхаймера о геноциде в Индонезии, только там слово получили в основном палачи, рассказывавшие о своих «подвигах» как о чём-то обыденном, здесь же говорят жертвы. Камера оператора выхватывает разрисованные листы бумаги - в лагерной школе проходил конкурс детского рисунка. Дети рисуют кровь, огонь, военных, погони, убийства.
Не обойдены вниманием канадских документалистов и гуманитарные организации - показана раздача продовольственной помощи, риса и бобов в мешках с надписью USAID World Food Programme, но гораздо больше оптимизма вселяют сцены коллективного труда, групповых занятий английским, бытовые сцены, раскрывающие роль человеческого общения и совместного переживания невзгод.
«Даже имя Родины - размытое пятно, - говорят рохинджа. - Одни говорят «Бирма», другие - «Мьянма». Да и кто мы теперь?...» - люди без прав, без паспортов, без гражданства, без Родины. Проблема самоидентификации - одна из наиважнейших для рохинджа на ближайшие десятки лет. Оператор фиксирует лица крупным планом - внешне рохинджа больше всего почему-то похожи на цыган, и танцы их поразительно напоминают цыганские, - да и язык у них индоевропейский, таковы причуды этногенеза.
Самые впечатляющие кадры - длинная, бесконечная вереница нагруженных скарбом людей, бредущих через реку, точь-в-точь библейский исход в другой точке земного шара.
Изобилующий закадровой поэзией, притчами, легендами, воспоминаниями, док у канадцев Каррьер и Хиггинс получается слегка импрессионистским, но для авторов явно важнее не душераздирающая фактология, а коллективное сознательное и бессознательное, ощущение и самоощущение, общее дыхание человеческого муравейника, возникшего в ходе трагических событий современной истории. Режиссёры вернулись в Канаду, но связей с Кутупалонгом не прервали - теперь лагерь часть и их жизни тоже.
|
|
