Очень кратко. В отношениях содержания и формы есть, среди прочих, одна, не бросающаяся в глаза составляющая. Чуждое или ошибочное содержание не обязательно проявляется в дисгармонии формы. Но если эта неопределённость во взаимосвязи проявляется, то двояко: точкой разрыва, т.е. никак, а затем мгновенно, и инерционно, с запаздыванием результата. Подтверждением первому может быть, например, отвергнутая полицией физиономическая теория Ломброзо. Преступник, то есть моральный, психологический урод, – не всегда урод физический (не проявлен никак). Это наилучший вариант в смысле реакции на зло, так как зло быстро и категорично себя проявляет в преступлении, «фазовый» переход патологического смысла в политическую практику происходит мгновенно: вечером мы живём в одной стране, а утром просыпаемся в другой. Категории противостояния – силы (кто?) и их цели (зачем?) – в самом общем смысле более-менее ясны. Исторически такие ситуации бывают часто: это путч, начальная, самая активная часть переворота, принятие одной стороной катастрофического для другой стороны закона, военное нападение и т.п. В истории примеров тьма.
Но содержание может проявляться и постепенно, инерционно, создавая переменами лишь свою видимость, иллюзию, не себя. Каждое изменение в политическом (ухудшение или улучшение) реализуется с малым шагом, ползуче, и если речь идёт о зле, то это – наихудший вариант движения для тех, против кого оно направлено, а если речь идёт о добре, то это - самый тяжёлый путь для тех, кто его направляет. В первом случае осознание объектом ухудшения своего положения происходит с большим запаздыванием, что даёт возможность укрепиться источнику (субъекту) ухудшения. Во втором случае наоборот, субъекту очень тяжело доказать объекту его выгоды, так как они обывательски, в ближней перспективе, неочевидны. Пример первого изменения – Перестройка (это общий термин для конкретного зла, поэтому пишется с заглавной буквы). Пример второго изменения – Коллективизация (тоже термин, но для явления, понятого только потом, и только как обязательное для выживания добро).
В первом случае внешнее проявление отрицательного содержания воспринимается растянуто, не остро и болезненно, что могло бы подсказать аномальность происходящего, но как поиск властью истины, связанный с некоторыми естественными для всякого поиска неудобствами проходящего и непринципиального характера. Но власть всегда действует на каком-то основании, для практической осмысленности нужен план, так как лишённая мысли деятельность это абсурд или сумасшествие. И если в политике вчера произошли какие-то изменения, это всегда означает, что соответствующие изменения позавчера произошли в политической философии той общественной формации, которая является идеологической основой этого общества.
Телега здесь всегда стоит позади лошади. Но фокус в том, что направление лошади придаёт толкователь, сидящий на телеге. Именно поэтому не бывает лишённой мысли деятельности, но бывает бездеятельное мышление, которое неизбежно сводит идеологию либо к превратному пониманию истории, либо к полному отвлечению от неё. И здесь перед нами восстаёт коллективный портрет советского обществоведения после 1953 года с плеядой новых отцов-основателей: за гуманизм ныне отвечает Блаженный Августин, за коллективизм – Шеллинг, а возглавляет плеяду сам Гегель. Но если Гегель всё же подходит к неизбежности развития через единство понятия и реальности, то советские философы – «марксисты» вообще уходят от развития путём мумификации Маркса, отказываясь от утверждения о единстве разумного и действительного. Фундамент обществоведения оказался подорванным.
Власть, какая она ни есть, содержа один только Институт марксизма – ленинизма при ЦК КПСС, имела полное право получать наверх честные, доступно оформленные сигналы о том, что действительное и то, что может стать таковым, должно быть только разумным; что в действительном заключены не только элементы перспективного, зарождающегося будущего, но и элементы, которые лишь существуют, доигрывают свою роль и не несут в себе никакой разумности. Некоторые коллеги справедливо обвиняют послесталинских «марксистов» в гегельянстве. Но Гегель чётко даёт понять, что осуждает всё, что уже реализовало свой потенциал и погрязло в чисто внешнем существовании без всякой внутренней правомерности. А как выглядела поздняя «марксистско-ленинская» философия? Преступление наших «философов» заключается не только в том, что они просто некритически использовали диалектику Гегеля, не только в том, что они, в конце концов, умертвили и обессмыслили её. Они в онтологии Советского государства тихо и постепенно отказались вообще от всякого развития, они мягко внушали и власти, и народу, что деятельная, соответствующая жизненной практике идеология – это ревизионизм святынь, табу, а истинный марксизм – это анализ собрания мёртвых фактов и воображаемой деятельности воображаемых субъектов.
Исповедуя официальный материализм, наши идеологи на деле готовили революционный переворот в массовом сознании. Они подспудно и настойчиво проводили мысль о том, что все отношения людей, все их действия, все ограничения и традиции являются функцией, продуктами их сознания. Поэтому с началом Перестройки вполне логично и последовательно было потребовать от людей заменить их пролетарское сознание на человеческое, критическое, эгоистическое и таким образом устранить все стеснявшие их до этого границы.
Якобы идеологически борясь с Западом, создавая и оперируя контрпропагандой, «марксисты» заявляли, что они-де борются словом, и только эффективным словом. Но они противопоставляли действенной пропаганде Запада фразы, рефрены, но совершенно не боролись против действительного, существующего мира путём поиска слабых, уязвимых мест в его идеологии, путём выработки и донесения до власти (какая бы она ни была) дельного плана борьбы, а боролись фразами против ими же выбранных фраз. «Домом» разума является язык. Государственная идеология это звук и символ, овладевающий разумом. Многие помнят рефрен: «Марксизм-ленинизм и пролетарский интернационализм». Этот чудовищный лексический крокодил и его детки ползали от статьи к статье, от заглавия к заглавию, от речи к речи и выкусывали последнее объективное рассуждение, последнее желание вникать в то, что говорят или пишут. Это не преступление?
Почти никому из «философов» не хотелось увязывать советскую политическую философию с позднесоветской действительностью, опираясь в анализе не на гегелевские осознанные «определения мысли», реализованные в предметном мире и в истории, и постепенно проявляющиеся в законах общества, а на собственную материальную среду с её достоинствами и недостатками. Они забыли или утаили от читателей и слушателей то обстоятельство, что сознание не может быть чем-либо иным, как осознанным бытием. У них образ усреднённого советского человека возникает мистически, спекулятивно, умозрительно; он и его жизнь уже видятся не такими, как есть, а как представление о них.
«Марксисты», вполне по Гегелю, представляют философию Маркса как его «личную», данную только ему философию, как не имеющую подобных по историческому значению, не имеющую достойных предшественниц. И тут же закладывают очередную логическую «бомбу» под марксизм: если марксизм безгрешен, стерилен и беспрецедентен, значит, он – трансцедентен по отношению к маленькому человеку. А это значит, что а) как высшее откровение, марксизм принимается только на веру; б) он не то чтобы совсем непознаваем в догматическом отношении, но хорошо и правильно познаваем только избранными, т.е. нами, советскими «жрецами» - толкователями мраморного культа; в) марксистская философия есть выражение направленности абсолюта к познанию самого себя, а человек Карл Маркс есть дух, тождество абсолюта, всякое касание которого - это ересь; г) если марксизм есть самопознающий абсолют, значит, применять его к анализу постоянно изменяющейся реальности просто глупо, так как он реализован в предметно-чувственном мире внутри СССР только как самая общая идея всех вещей и отношений, и потому получить с помощью марксистского анализа конкретный ответ на конкретный вопрос, или обосновать историческое предвидение, т.е. выстраивать внятную политику на ближайшую перспективу, никак нельзя. Это будет профанация марксизма, сведение его до потреб обывателя. Поэтому мы будем – за степени и надбавки к окладам - выстраивать мёртвые холмы из диссертаций и монографий, причём, назначение этих холмов сформулируем так: в них дух марксизма сознаёт самое себя, находясь в наличии.
Гегель ясно формулирует диалектическое, здравое суждение о двоякости образа, определённом различии между тем, как наше сознание предмет понимает, и тем, как этот предмет предстаёт в наших ощущениях. Это когда сначала нам кажется, что сознание понимает предмет в полном согласии с его видимыми свойствами, с тем, как этот предмет предстаёт перед нами, но позже, когда накапливается опыт обращения с этим предметом, этот опыт не соответствует прежнему пониманию и требуется корректировка «понятия», изменение знания о предмете, а значит, и знания о его применении на практике. Наши «гегельянцы» именно из этого положения выводят невозможность различий в теории марксизма для 1917 и для 1980 гг. У них видимые свойства 1917-го и 1980 – го, уже содержащие в себе необходимость творческого осмысления схожести и различия, вполне тождественны и согласуются с историческим опытом так, как будто его нет вообще. Они тождественны на том основании, что в целом у нас социализм, прошедший путь от начала, в 1917-м, до настоящего момента, в 80 – м изменился только количественно; все качественные категории, такие как международное положение, фактическая структура собственности, социальные прослойки и их развитие, трансформация одного класса и тайное формирование совершенно чуждого, другого класса, господствующая парадигма современного буржуазного мира и отношение к ней, акценты внутри борьбы классов, - это оставалось как бы неподвижным, не имеющим собственного бытия вне классических положений начала 20 века. Опыт как коррелятор явления и рефлексии игнорировался, поэтому наши «марксисты» продвигаются в идеализме дальше Гегеля.
Одну из самых трагических страниц в советской истории «марксисты» пишут о МТС. Гегель рассматривал вначале предмет как «вещь со свойствами». Но такое понимание весьма обременительно, так как имеет целый ряд противоречий: вещь понимается как нечто, являющееся одновременно и единичным, и множественным; вещь при этом понимается и как самостоятельная единица, и тут же помещается в общий контекст с другими вещами, влияющими на неё. Поэтому идеалистическое сознание оставляет эту неудобную позицию и закрепляется на позиции «рассудка», которая ограничивает предмет на основе «внечувственных сил и законов», которые можно познать лишь интеллектуально. Вполне прозрачный намёк!
И когда при Хрущёве в ЦК решался вопрос об упразднении МТС, разделении единой хозяйственной структуры на сельскохозяйственную и промышленную, «марксисты» прямо заявили, что МТС и колхозы, которые она обслуживает, не имеют взаимообусловливающей связи, что МТС может рассматриваться только как лишняя и слишком самостоятельная единица, якобы не обеспечивающая подъём колхозной собственности до общенародной, т.е. не коммунистическая она структура, поэтому и не является вещью с уникальными для коммунизма свойствами, каковой МТС были на самом деле. «Марксисты» механически пропускают неизбежность и необходимость противоречий единства – множества – контекста – взаимовлияния, но зато настаивают перед ЦК на том, что позиция «рассудка» в данном вопросе – концентрация техники в колхозах, только внутри собственника, так как в этом случае раскроется «истинный потенциал колхозного строя», т.е. тот самый «внутренний характер вещей», постичь который можно только отбросив внешнюю обусловленность и придя к его интериоризации. Коммунистическая собственность была отброшена на тридцать лет назад, колхозно-кооперативная укрепилась, значит, к реставрации капитализма был сделан первый существенный шаг.
Итог: одни «марксисты» объявляют марксизм всеобъемлющей философской пропедевтикой, другие – сплавом всех наук. Третьи, большинство, показывают марксизм как завершение всей предшествующей истории познания и как конечный результат всего общественного и культурного развития. Конечный – не в смысле на данный момент, а конечный – значит, не подлежащий развитию. Дальше ехать нельзя, все рекорды схоластики побиты, всякое философское развитие марксизма объявляется ревизионистским. Маркс «марксистами» был похоронен к началу Перестройки.
Что же делать? Тема необъятная. Если без общих фраз, то определиться со своей классовой принадлежностью (или хотя бы с политической позицией, которую менять будет нельзя). Полезно будет вспомнить о том, что у нас существует в реальности только два общественных класса, с прослойками, присосками, попутчиками и пограничным слоем мелкой буржуазии. Интересы этих классов антагонистичны, на сегодняшний день ещё никто внятно не доказал, что они могут мирно встроиться друг в друга и эволюционировать «из кали-юги» в «город солнца». Поэтому и политических партий тоже может быть только две. Политический анализ – враг буржуазной свободы тогда, когда есть удобный аналитический аппарат. Для рабочего этот аппарат – марксистская философия, он очевиден и доступен, он работает у владеющего им и как щит, и как меч. Если первоисточники тяжеловаты для понимания, громоздки, вполне можно обращаться и к интерпретациям, но желательно выпуска в печать до 1955 года. И ни в коем случае не избегать идеологических споров.
Надо помнить и о том, что многие философские и религиозные теории резко заканчиваются там, где начинается голод. Не следует забывать, что материальный недостаток формирует соответствующую себе регрессивную этику, которая исключает познание, но зато с неизбежностью предполагает бессмысленность и впадение разума в точку «инобытия», за тем исключением, когда человек узнал, осмыслил и проверил на предмет правдивости такую теорию, которая сильнее голода и холода. Сегодня жизнь такую возможность даёт в изобилии.
|
|
